В русской литературе за грозой укрепилось устойчивое значение перемен, оказывающих разрушительное воздействие на уклад «тёмной» российской жизни. Насколько совпадает это представление об одном из самых буйных явлений природы с восприятием грозы другими культурами? Попробуем выяснить.
Во все времена гроза связывалось с небом, а, значит, с тем или иным божеством. К примеру, в семитской традиции гром и молния напрямую соотносились со словом Божьим, озвученным или написанным. В религиях, где богов было много, молнии приписывались наиболее важным представителям пантеона (Зевс, Перун и т.п.) и символизировали их могущество и силу. Интересно, что удар молнии при этом воспринимался и как проявление разрушительного начала, и как созидательный символ жизни и её плодородной составляющей.
В христианстве гроза нередко олицетворяла собой гнев Господень, при этом в древнерусском представлении её грозная сила связывалась, скорее, с очистительными и возрожденческими мотивами. Именно они, возможно, и были использованы Островским в своей знаменитой драме, где появление нового мира было невозможным без уничтожения грозой мира старого.
В азиатской традиции гроза была тесно связана с идеей смерти. На Востоке считали, что под звуки грозы души умерших людей отправляются в загробный мир.
